– Мне Бесс бульон варит, – улыбнулась Нэрис. – Отдельно. Я же болею, мне тяжелой пищи нельзя… Я обедала!
– А… а у тебя там еще бульона не осталось? – смешно сведя брови домиком, вздохнул лорд. – Что ел, что не ел… Выздоравливай уже скорей!
– Я постараюсь, – пряча улыбку в одеяле, пообещала она и, сжалившись, добавила: – Ты сходи на кухню, спроси у Бесс, может, еще что осталось. Скажи, я просила тебя покормить… И позови ко мне кухарку.
– Может, не стоит? – заколебался он. – В твоем состоянии…
– Ничего, – повторила она. – Поговорить с ней я и лежа могу. А то вы ведь так сегодня и без ужина спать ляжете!
– Хорошо, – пожал плечами Ивар, – я скажу ей, чтоб сюда поднялась. Может, тебе принести что-нибудь? Книжку там, я не знаю… Или если тебе читать тяжело, так я Грейс попрошу, она все равно хотела зайти, тебя проведать…
– Нет-нет, ни в коем случае! – всполошилась Нэрис. – Не надо ей сюда приходить!
– Но я… – опешил было он, удивляясь такой вспышке протеста, однако леди Мак-Лайон уже взяла себя в руки и, откинувшись на подушку, снова отчаянно раскашлялась.
– Не стоит… так рисковать… – прерывисто сказала она. – Леди Кэвендиш – наша гостья! А если и она заболеет? Нет-нет, этого… я не могу позволить.
– Хорошо-хорошо, не волнуйся! Как я сам не подумал… Воды? – участливо спросил Ивар, когда приступ кашля утих.
Нэрис покачала головой и проговорила еле слышно:
– Спасибо… Я… Я отдохну, пожалуй… Как поешь, пришли ко мне Бесс, хорошо?
– Да черт с ним, потом поем, – он поднялся, – я сейчас ее пришлю! Ты лежи, лежи… И зови, если станет хуже, – я сам за лекарем съезжу!
– Хорошо… – вяло кивнула она. Ивар пасмурно покачал головой и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Нэрис полежала с закрытыми глазами еще с минуту – для верности, и, с облегчением выдохнув, потянулась к подносу у кровати, на котором стоял остывший чайничек. В горле пересохло, и пить на самом деле хотелось очень. Но Ивара ближе чем на пару локтей подпускать было опасно – проклятые белила вблизи слишком бросались в глаза. – Леди Кэвендиш, – пробормотала она, булькая холодной водой прямо из носика чайника. – Проведать… Нет уж! Спасибо большое, дорогой… Ты как хочешь, а я уж как-нибудь и без нее обойдусь!
Томас отложил перо в сторону и, прикрыв очередное любовное послание локтем, посмотрел на хмурого командира:
– Ну что, как она? Совсем плохо?
– Да не то чтобы… Но кашляет, конечно, жутко. – Ивар развалился на стуле. – Кому ты там все оды сочиняешь?
– А тебе какое дело? – мурлыкнул волынщик, снова становясь до смешного похожим на довольного кота. – Есть кому, слава богу… А то с такой жизнью хоть в монахи иди.
– У Мак-Дональдов кого-то подцепил? – фыркнул Ивар. – Ну да, чему тут удивляться… Смотри, аккуратнее с письмами-то! А то ее муж найдет, сюда явится… Я из-за тебя в очередной раз оскорбления выслушивать не собираюсь.
– Так и не придется, – хитро прищурился Томас. – Она вдова. Ты уж, дружище, юнца зеленого из меня не делай, стал бы я при живом-то муже такой компромат сам на себя строчить?
– Ой, доиграешься, Том…
– Не каркай, – отмахнулся тот, проверил – высохли ли чернила, и убрал письмо подальше. – Ладно, потом закончу… Чего хмуришься?
– Волнуюсь, – неопределенно ответил тот. – Опять же сейчас бы с женой посидеть – все-таки плохо себя чувствует, да и внимания я ей практически совсем не уделяю, получается…
– Ну так пойди и «удели», – подмигнул рыжий. – И мне не мешай.
– Она же болеет!
– Ну я не знаю, – развел руками Томас. – Ну тогда возьми пример с умного человека… с меня то есть. Письмо ей любовное напиши и под дверь сунь. – Он захихикал, глядя на кислое лицо друга. – А что, и зараза не страшна, и жене приятно будет! Женщины, они красивые слова знаешь как любят?
– Судя по твоей довольной физиономии – любят еще как, – буркнул Ивар и вздохнул: – Сам же знаешь, не силен я в этом вопросе. Ну не умею я стихи сочинять.
– Ох, господи, – страдальчески закатил глаза Том. Потом посмотрел на грустного лорда, крякнул и принялся рыться в кипе наваленных на стол бумаг: – Ладно уж, что для друга не сделаешь? Где-то тут у меня в черновиках подходящее было… так, это неприличное… это именное… это не подойдет, тут про страдания… Ага! Вот, самое оно!
Он с торжествующим возгласом выхватил из неровной стопки мятый лист, сверху донизу покрытый каракулями:
– На! Так и быть, дарю.
– Это что? – пробежав глазами текст, спросил Ивар. – Ну у тебя и почерк…
– Нет, вы на него посмотрите! – праведно вознегодовал волынщик. – Ему все на блюдечке с золотой каемочкой преподнесли, а он еще и нос воротит. Так, отдавай назад.
– Да погоди ты…
– Отдавай, сказал, – бухтел Том. – Заелся…
– Ну чего ты вопишь? – Ивар, зажав лист в поднятой руке, второй рукой, свободной, отбивался от возмущенного поэта. – Я правда благодарен… Том, не скачи, все равно не допрыгнешь! Ну честное слово – спасибо, да только я тут ни черта разобрать не могу! Может, попонятнее перепишешь? Или задиктуй, сам перепишу…
– Боже ж мой, ну с кем приходится иметь дело? – горестно вопросил рыжий, тяжело вздохнув. – Мало того что никакой в тебе романтики, так ты и готового даже прочесть не в состоянии… Ладно. Давай лист.
– Перепишешь? – обрадовался Ивар.
– Ага, сейчас! – язвительно хмыкнул волынщик, набрасывая плащ и беря в руки лютню. – Пошли уж, горе ты мое…
– Куда?
– На улицу, куда… – Томас подошел к двери и, обернувшись, с добродушной снисходительностью пояснил: – Бедняжка весь день в темной комнате, кашлем давится – мне даже тут слышно, а ты, дубина бесчувственная, даже букетика немудрящего жене не прислал! Хоть чем-то ее надо порадовать?